Чужие паруса - Страница 3

Рабан запнулся на какую-то долю секунды. Но ответил браво и громко, как полагается:

– Задача ясна!

Шторм-капитан внимательно следил за его лицом, но лицо Рабана оставалось бесстрастным. А ведь умеет, тварь, владеть собой, этого у них не отнимешь…

– На месте разберетесь, что к чему, и поступите согласно обстановке, – продолжал Ксэнг. – Я прикажу усилить наблюдение за обозначенным вами квадратом и навести на него каронады левого борта… на случай, если понадобится огневая поддержка. Понятно?

– Понятно, мастер шторм-капитан.

– Ну вот и выполняйте… мастер грам-капитан.

После секундной дуэли взглядов грам-капитан Рабан развернулся на месте и строевым шагом направился к выходу. Ксэнг смотрел на его прямую, обтянутую черным сукном форменного камзола спину, которая прямо-таки излучала ненависть. Удивительное дело, но смута в его душе наконец улеглась, теперь командир «Адмирала Фраста» был собран и решителен. Как всегда. Что бы ни случилось, через час он скомандует отход. С Рабаном на борту – или без такового.

– Мастер грам-капитан Рабан покидает ходовую рубку! – донесся доклад охранника за дверью.

Когда за Рабаном закрылась дверь, шторм-капитан Ксэнг, барон Пальп, повернулся к иллюминатору и посмотрел на задымленную землю. Продекламировал под нос:

Земля, разорванная громом,
В порывах пламени сгорает;
Полузатопленная в водах,
Трясется в судорогах ветра.
Но небо землю принимает,
Освобождает от ответа,
Земля спокойна и свободна
В его объятиях огромных…

Прошептал:

– Как верно сказано…

Потом поразмыслил немного, а потом вновь снял чугратон и склонился в «поклоне чести» обреченному континенту.

…Если на борту «Адмирала» волнение в прибрежных водах не ощущалось вовсе (точнее говоря, пока не ощущалось), то катерок, напротив, швыряло немилосердно – океан просыпался, потревоженный судорогами агонизирующего Атара. Натуженно тарахтел паровой двигатель, упрямо толкающий хрупкую посудину в сторону суши наперекор серым бурунам и барашкам, ветер по-собачьи трепал цепочку флагов на короткой мачте, сигнализирующих всем желающим, буде таковые окажутся поблизости, что катер-де сохраняет полный нейтралитет и противоправных целей не преследует. Парламентеры мы, иначе говоря.

Играющий флагами ветер был удушлив. К запаху гари и дыма примешивалось зловоние гниющей плоти – под киль то и дело попадали качавшиеся на волнах останки всевозможных животных. Какое-то время назад влекомые инстинктом, охваченные ужасом хищники и травоядные, волки и агнцы бок о бок, все животные Атара – кроме разве что самых тупых, неспособных почувствовать дыхание приближающейся смерти, – бесконечным потоком неслись к океану, прочь от Тьмы. И бросались в его мутные волны, слепо надеясь там найти спасение от сошедшей с ума тверди… Вот такие вот последствия стемпида в планетарном масштабе, господа. Время от времени катер старательно огибал и тлеющие мачты, куски шпангоутов, фрагменты фальшбортов и прочие обломки кораблей деревянного тоурантского флота. Вражеский флот был расстрелян кабелотах в пяти слева по траверзу, и если здесь плавает столько дряни – интересно, что же творится там…

Пресветлый Тарос, что же творится с миром?!..

Рабан передернулся, пряча нос в воротник подбитой мехом форменной накидки.

Можно было, конечно, спуститься вниз, в крохотную каюту на корме, под прикрытие железа и стекла, присоединиться к компании трех угрюмых карабинеров, но он упрямо стоял на носу катера. Вцепившись в леера и щурясь от ветра, соленых брызг и валящего с небес серого «снега», Рабан смотрел на медленно приближающийся сумеречный берег. Ненависти к Ксэнгу он отнюдь не испытывал. В конце концов, старая гнида Ксэнг – командир, а приказы не обсуждаются, не правда ли? И пока не будем думать о том, что грам-капитан (согласно букве столь любимого Ксэнгом Кодекса мореплавания) не имеет права покидать борт без крайней на то необходимости – каковую необходимость он, что характерно, определяет для себя сам. Пока не будем думать и о превышении власти шторм-капитаном – пусть офицерский суд чести разбирается. Ксэнг ведь командир только в море. А на суше (или, для данного случая, в конвое – за неимением суши как таковой) он всего лишь барон, тогда как я – граф, граф Тратт, титулованный самолично королем Трагором. На суше и в конвое царят другие законы, там другие люди правят бал. Найдется управа и на Ксэнга. Мог бы и автоматчиков дать, скотина, а не жалких карабинеров…

Наконец мотор заглох, под днищем раздался протяжный скрежет, несколько каймов катер по инерции еще волокло по песку, и двое карабинеров в бригандинах и морионах, неизвестно, как и когда оказавшиеся на палубе, дружно спрыгнули в грязную прибрежную пену. Моментально приняли оборонительную позицию, направив в сторону берега стволы короткоствольных доказательств нейтралитета, а третий помог спуститься Рабану… Хотя – не столько помог, сколько сдернул грам-капитана вниз, в воду, и мигом закрыл от берега своим телом, но, надо признаться, проделано это было столь быстро и настолько пиететно по отношению ко второму на корабле офицеру, что иначе, как «помог спуститься», сие действие назвать было трудно.

А спустя секунду Рабан понял, в чем причина такой прыти: на песчаном берегу обнаружился еще один персонаж. Причем явно ждущий их прибытия.

На усыпанном пеплом берегу, едва различимый в задымленном воздухе, опираясь на сучковатый посох, стоял человек.

Более того: женщина. С перемазанным копотью лицом, с развевающейся на ветру гривой светлых волос. В изодранном, вроде бы полувоенном зеленом костюме. Она стояла неподвижно и терпеливо ждала, когда гидернийцы соизволят выбраться на сушу. Совсем юная, смазливенькая. На первый взгляд, безоружная. На тот же первый взгляд – одна… Хотя вон за той дюнкой можно, пожалуй, укрыть с десяток вооруженных до зубов съерконов… Ну да делать нечего, придется рисковать…